Перед тем как попасть на «Фабрику звёзд» в 2007 году, я долго ходил по всяким кастингам, пробам, рассылал свои песни по радиостанциям. А параллельно пел в ресторане. И песню «Я стану твоим ангелом» начала крутить «Милицейская волна». Мне позвонили знакомые, и сказали, что она доносилась из ларька с шаурмой. И тогда появилось ощущение прорыва: артист, которого никто не знает, записал песню, и вот её стали крутить. И была такая история. После того как я отработал в ресторане, на старый Новый год одним из последних поездов приехал на станцию метро «Южная», где тогда жил. Это был волшебный cтарый Новый год, снег падал хлопьями, было не очень холодно, и на улице почти никого. Я шёл от метро по Сумской улице, а впереди – две женщины. Невольно подслушал их разговор. Одна другой говорит: «Знаешь, я сегодня на кухне салат резала и услышала по радио песню. Мужик какой-то поёт: «Я стану твоим ангелом». И начала очень вольно цитировать: «Я буду с тобой и в счастье, и в беде». А дальше говорит: «И ты знаешь, меня как накрыло! Я так рыдала! Всё вспомнила!» Вот такой разговор. Я человек достаточно закрытый, не склонный к случайным знакомствам, но меня это так впечатлило, что я их остановил и говорю: «Это я пою». Они удивлённо посмотрели на меня, замолчали и дальше пошли, будто почувствовали во мне опасность. А я говорю: «Да, серьёзно!» И напел им эту песню. У меня в сумке был самодельный диск, и я им его подарил. Для меня это было не то чтобы знаком, но очень сильно воодушевило. Именно в том году Меладзе взял меня на «Фабрику звёзд».

 

 

 

Из всех своих бабушек-дедушек я знал только одну бабушку. И не просто знал, она с нами жила и меня воспитывала. Она была преподавателем французского языка. Это мамина мама, человек удивительной судьбы, невероятной. На её глазах немцы убили её маму и её бабушку, а она попала в лагерь, это произошло на Украине. Там же появились на свет мои родители, хотя бабушка родом из Бессарабии. И что удивительно, бабушка почти не рассказывала о том, каково ей было в лагере. Она была невероятной оптимисткой, и единственное, что рассказала, – вот такой случай. Они, маленькие девочки, нашли какую-то лазейку и через неё убегали. Бежали в соседние дома к местным жителям и делали там уборку. За это им давали луковичку или морковку, и когда они возвращались в лагерь, то варили суп. Бабушка говорила, что тот суп был для неё самым вкусным блюдом. Однажды немцы увидели, как она возвращается в лагерь. А стояла зима, мороз, они заставили её раздеться догола и под дулом автомата повели назад в лагерь. Это единственное, что она мне рассказала. Когда Красная армия их освободила, бабушка оказалась одна, без взрослых, без русского языка. Осталась на Украине. Но она знала немецкий, французский, румынский и идиш. Выучила русский, украинский, поступила в институт, где прибавился ещё английский. Потом вышла замуж, и дедушку отправили в Дагестан что-то строить, он был строителем. Вот так они оказались в Махачкале и там остались. Мама и папа в детстве слышали друг о друге от общих знакомых, но мамино школьное детство – это Махачкала, а папино – Черновцы. Чтобы отвадить папу от плохих компаний, его отправили в Махачкалу под крыло моей бабушки. Вот там и случилась у мамы с папой любовь. Это был классический роман отличницы и хулигана.

 

 

Махачкала – город моего детства. У нас под окнами рос виноград, и мама часто посылала меня срывать листья для долмы. Чаще всего она просила меня сорвать тридцать два или тридцать пять листьев. Нас с раннего детства спокойно отпускали во двор, где мы большой компанией бегали, играли. Сейчас всё по-другому: детей водят за ручку, привозят, увозят. Недалеко от Патриарших прудов, где я сейчас живу, есть школа, и я вижу, что большинство детей встречают водители на машинах. И в переулке скапливается огромная пробка. Люди сигналят, кричат, ругаются. Вот меня в детстве мама воспитывала так, чтобы я не причинял людям неудобства. А как воспитывают этих детей, хороших, прекрасных, умных? У них нет чувства неловкости перед другими – другие подождут. Это меня волнует. Со мной в школе учились дети разных национальностей. В Дагестане более тридцати народностей, языком общения всегда был русский. И никогда не случалось никаких оскорблений или ущемлений по национальному признаку. Конечно, всякое бывало, народ в Дагестане горячий, но это для меня хорошая школа. Всё-таки есть много хорошего в кавказском воспитании, что мне импонирует и что я надеюсь в себе не потерять. Хотя в этом смысле я отличаюсь от членов своей семьи, потому что меньше всех прожил на Кавказе. Окончив школу, уехал в Москву, поступил в МГУ на факультет иностранных языков.

 

 

Петь мне хотелось с раннего детства. Я устраивал концерты, и дома всегда это поощрялось, все забавлялись. В шесть лет меня отдали в музыкальную школу, но не потому, что хотели вырастить музыканта. У мамы, как у советской женщины, была мечта: чтобы сын стал дипломатом и чтобы при этом мог в компании сыграть и спеть. Вторая часть её мечты сбылась. Должен честно сказать, что у меня не было никакого особенного голоса, просто очень хотелось петь. И когда я уже потом поступил в ГИТИС, наша мастер, мудрая женщина Розетта Яковлевна Немчинская, говорила, что вокал – это всё вместе: мозги, сердце и связки. А сейчас я могу сказать, что есть такая штука, как «вокальные мозги». У человека может быть голос от природы, но я понимаю, что он никогда не будет петь – нет вокальных мозгов. Порой думаю: вот есть у человека голос, шикарный, лучше, чем у меня или у других певцов, которых мы любим. Но вижу, что для него или для неё – это спорт, а не искусство. Он берёт такие ноты, мама дорогая! Но я понимаю, что по манере это – спорт. И этот спортивный вокал заставляет задуматься только о том, как круто человек это делает, но не вызывает никаких чувств. Вот такого голоса у меня никогда не было. Меня же мама назвала в честь Марка Бернеса. Причём папа хотел назвать Филиппом. Его маму звали Фира, и он собирался назвать свою дочь именно так. Но родился мальчик, и отец подобрал мужское имя на «Ф». Но маме не нравилось имя Филипп. Учитывая, что у нас на эстраде уже есть Филипп, король поп-музыки, мама оказалась права. А у Бернеса была манера пения с невероятно проникновенной интонацией, я всегда ориентировался на таких певцов. Но без ложной скромности скажу, что вокально я, конечно, вырос и могу петь разное.

 

После МГУ я поступил в ГИТИС. В дипломе у меня написано: «артист музыкального театра». Родители, конечно, находились в шоке, они не понимали, что я буду делать, ведь специализация у меня – опера, оперетта, мюзикл. Им было непонятно, чем такой человек может заняться в жизни. В ГИТИСе я попал абсолютно в свою среду, у меня появились друзья, настоящие наставники, и я, наконец, прочитал и усвоил что-то серьёзное. Тогда произошёл очень смешной случай. У нас был очень строгий преподаватель по зарубежной литературе. Он обладал хорошим чувством юмора и всегда говорил: «Я могу много шутить, интересно рассказывать, но во время экзамена во мне просыпается маленькая злобная девочка». А со мной вечно случается такая история: все преподаватели почему-то думают, будто я всё знаю. На экзамене он стал спрашивать, читал ли я это, читал ли то. Я не смог соврать, отвечал: «Нет, нет, нет». Он был обескуражен и признался: «Я думал, Марк, вы самый умный человек на факультете. Ставлю вам «четыре», но обещайте мне, что вы всё прочитаете за лето». Я пообещал и обещание сдержал. Эти книги тогда стали для меня самыми большими открытиями, и я рад, что прочитал их только в двадцать один год, а не раньше. Это «Красное и чёрное» Стендаля, «Шагреневая кожа» Бальзака, «Сто лет одиночества» Маркеса. Вот, пожалуй, три книги, которые на меня особенно повлияли, хотя прочитал я в то лето очень много. Потом я очень увлёкся поэзией Иосифа Бродского. Даже взял и поехал на четыре дня в Венецию с книгой «Венеция Бродского» и просто всё исходил по этой книге. В своих концертах читаю его стихи. И люди всегда воспринимают это очень хорошо.

 

Я всегда умел найти общий язык с детьми, у меня есть педагогические способности. Это с детского сада. В детстве я болел, год лежал, не вставая, из-за болезни почек, нельзя было ходить. И тогда я научился читать. В результате в садике оказался единственным в своей группе, кто в шесть лет бегло читал. И когда воспитательница оставляла нас, я читал книжки своим однокашникам. История с педагогической деятельностью меня преследует. Когда я в тринадцать лет попал по обмену в Америку, то в семье, в которой жил, была девочка, младше меня года на два-три. Её родители быстро нашли мне занятие: отвозить ребёнка в школу, забирать из школы и делать с ней уроки. Когда я учился в аспирантуре ГИТИСа, то преподавал. Я понимал, что совсем не гожусь на роль педагога по актёрскому мастерству. Мне было просто страшно идти к ученикам – моим ровесникам. Но я перелопатил массу книг и прошёл очень серьёзный курс самообразования. А потом я к ним пришёл и сказал: «Ребята, я не претендую на то, чтобы быть вашим преподавателем. Я такой же, как вы, и мы вместе сейчас будем что-то делать». Я участвовал с ними в этюдах. И это было очень хорошее время и для меня, и для них, я до сих пор со многими дружу.

 

 

Живу в доме на Патриарших прудах. Я абсолютно городской житель, люблю историческую застройку, поэтому нравится Европа. И Москву люблю. Это очень трудно понять, но Москва – мой любимый город. Когда люди живут за городом, я их прекрасно понимаю. Но я люблю столицу, потому что Москва – это самые счастливые годы моей жизни. Может, мы любим не сам город, а связанные с ним воспоминания. И своё будущее я тоже вижу здесь. Для меня самые счастливые годы – это учёба в ГИТИСе, а здание института находится в центре Москвы. Я могу гулять среди старых зданий, имеющих свою историю, свою судьбу… И, конечно, греет душу, что здесь жили замечательные люди. Когда я выбирал квартиру, то очень хотел купить одну, которая по всем параметрам мне не подходила. Но я к ней прикипел, потому что в том подъезде жила Клавдия Ивановна Шульженко. Одна из моих любимых певиц. Наверное, странно такое слышать от молодого человека, но она мне всегда нравилась. И когда мне подарили диск со всеми песнями Шульженко, я просто одурел от её невероятного мастерства, от работы с интонацией. Там настолько соединяются слова, музыка, аккомпанемент, мелодия, появляется драматургия, и ты уже не замечаешь ни музыки, ни слов, а следишь за драматургией. При этом слышна такая отточенность, отрепетированность, серьёзнейшая работа. Своим друзьям, которые далеки от увлечения старой советской песней, я ставлю некоторые вещи Шульженко, и у них возникают такие же невероятные эмоции.

 

У меня всё связано с профессией. Как устроен шоу-бизнес? Очень важную роль в нём играют телевизионные проекты. Кто-то катается на льду, кто танцует со звёздами, кто ещё что-то делает. В этом году я участвую в проекте Первого канала, в пародийном шоу «Повтори!». Делаю пародии, мне это интересно. Такие выступления привлекают людей к артисту и его песням. Мне сейчас 34 года. Часто спрашивают: «Ведь ты же не собираешься спустя двадцать лет всё так же скакать на сцене?» А у меня такая фанатичная любовь к сцене, что я никогда в жизни ни в чём другом себя не представлял. Этого по мне, наверное, не скажешь. Мне говорят: «Но ты же можешь стать продюсером». Это тоже творчество, но мне оно неинтересно. Интересно только то, чем я сейчас занимаюсь: что-то писать, сочинять, петь. В концертах перепеваю много старых песен, потому что мне кажется, что советская песня очень недооценена. Бабаджанян, Пахмутова – это композиторы мирового масштаба.

 

 

В детстве я хотел взять псевдоним, но родители быстро остудили мой пыл, и сейчас я им за это очень благодарен. Мне тогда казалось, что еврейская фамилия не способствует продвижению. Но думаю, что был не прав. Я глубоко убеждён, что вопреки националистическим настроениям, порой возникающим в нашем обществе, наши люди невероятно добрые, терпимые, открытые. Меня часто спрашивают: «Не хотите ли уехать в другую страну?» Я отвечаю, что нет и даже никогда об этом не думаю. Знаете почему? Потому что очень люблю русский язык. Казалось бы, занимаюсь музыкой, при чём тут язык? Но я считаю его основой моей работы. Я работаю со словом и ни на каком другом языке не смогу себя так выразить. У нас периодически бросаются искать национальную идею. Мне кажется, что русский язык – это и есть национальная идея.

 

Записала Светлана ЕГОРОВА

Фото: Fotolia/PhotoXPress.ru

 

Марк Тишман: "Почему-то все считают, что я очень умный" // Моя семья. - 2014. - №2 (19 января).